Сергей Терешенков - коренной петербуржец, приехавший в Пермь в период «культурной революции». Перед тем, как решиться на переезд, Сергей жил и работал в Европе, однако, когда ему предложили поработать в Прикамье, почти без раздумий согласился. Очерк «Пермская обитель» посвящен трехлетнему пребыванию Сергея в Перми.
VIII
Пастернак
Еще каких-то пятнадцать лет назад я бы не согласился с Дмитрием Быковым, что «имя Пастернака – мгновенный укол счастья». С интересом поглядывая на «Охранную грамоту» - единственную книгу Пастернака в многотомной библиотеке моей матери, я так и не удосужился ее прочесть, а возмущение «Доктором Живаго» в одиннадцатом классе отправило твердо переплетенный журнальный вариант романа прямиком в стену рядом с чудом устоявшей елкой. «Это все уже было! Зачем повторять банальности?» - понеслось вослед.
Понимание пришло внезапно. В Москве мне передали новонапечатанное собрание сочинений Пастернака, и в метро – от нечего делать – я наугад принялся за его стихотворения. И укол подействовал! Ларчик просто открывался: Пастернак настолько московский писатель, что все мое петербургское нутро чуть ли не на физиологическом уровне ему сопротивлялось в «желтом» городе Достоевского, которого, в свою очередь, дано глубоко разгадать только в Петербурге. Они оба – гении места, но от чего зависит эта «гениальность» - не ясно: тот же ярко выраженный «московский» Мандельштам, подобно Пастернаку связанный с Уралом, но совсем по другому поводу – ссылкой в Чердыни, или насквозь «петербургский» Бродский органично звучат «по всей земле».
Встречи с «уральским» Пастернаком я ждал со счастливым нетерпением. На запорошенных улицах Юрятина; под воплощенным «домом с фигурами», принадлежавшим купцу Грибушину, а потом ставшим пристанищем для Пермского научного центра Уральского отделения РАН; на камских пристанях, на которых разворачивалось действие стихотворения «На пароходе», я повторял хлесткие и могучие строки из «Урала впервые», каким его увидел поэт в январе 1916-го:
Без родовспомогательницы, во мраке, без памяти,
На ночь натыкаясь руками, Урала
Твердыня орала и, падая замертво,
В мученьях ослепшая, утро рожала.
Гремя опрокидывались нечаянно задетые
Громады и бронзы массивов каких-то.
Пыхтел пассажирский. И, где-то от этого
Шарахаясь, падали призраки пихты...
В 2011 году поселок Всеволодо-Вильва, куда отчасти в гости к управляющему химическим заводом Борису Збарскому, отчасти скрываясь от новой волны мобилизации, но – более всего – за поиском предназначения прибыл Пастернак, наряду с Кудымкаром был выбран центром культуры Пермского края. Так что в погожий мартовский день команда «Культурной перезагрузки» отправилась в вильвенские снега.
Хотя от прежнего дома Збарского мало что сохранилось, в 2006 году он, правда, в осовремененном виде, был восстановлен по чертежам и открыт уже как музей Пастернака. Непосредственных следов пребывания последнего, за исключением, разве что, векового кедра, ради свободного роста которого дом перенесли в глубь пространства, не обнаружилось, и это, конечно, было разочарование. Однако главную задачу музей выполняет: Пастернак вернулся на «новую воду», как с коми-пермяцкого переводится название реки Вильвы, - на книжную полку, с которой я впервые взял для чтения «Спекторского»; в зеленую гостиную под звуки фортепиано; на венский стул на террасе – потомка того стула, на котором на знаменитой фотокарточке сидит сам поэт...
Спустя два года я вновь посетил поселок, на этот раз с будущей женой, незадолго до свадьбы. Мы приехали в июле на фестиваль керамики Terra Cotta. Мы с волнением следили за обжигом общей скульптуры керамистов в парке, названном в честь другой известной персоны Всеволодо-Вильвы – Саввы Морозова, владельца того самого химического завода. Когда-то здесь, благословляемая высаженными квадратом лиственницами, стояла усадьба мецената, от которой сегодня не осталось даже развалин.
Наконец, крайняя до сегодняшнего дня встреча с Пастернаком и Всеволодо-Вильвой состоялась еще через год. Мы с женой ехали автостопом из сербского Дрвенграда Эмира Кустурицы, и нас подобрал машина с французскими номерами. Водитель-режиссер спросил, откуда мы. Услышав, что Аня из Перми, он остановил меня, пытавшегося объяснить расположение города, на полуслове: «Я знаю. Я был во Всеволодо-Вильве у Пастернака». Мы сошли у Шарганской осмицы. Скрываясь от дождя под козырьком полустанка в ожидании следующей попутки, я думал о счастливце Пастернаке, оставшимся таковым и после смерти, и о том, что едва ли представляю, где меня настигнет следующий укол его имени.
IX
Бояков, Гельман и другие
Порядок слов в предложении имеет значение: русским ли этого не знать! Хотя кудымкарская «Культурная перезагрузка» и пермская «культурная революция» существовали в параллельных и потому непересекающихся плоскостях и даже мирах, для меня никогда не стоял вопрос, кого из двух антиподов – Эдуарда Боякова или Марата Гельмана – следует ставить на первое место.
Что бы Бояков ни создавал – «Практику», «Сцену-Молот» или «Политеатр», куда бы ни возвращался – в Москву, Пермь или Воронеж, для него всегда безусловными ценностями были личность человека и процесс обучения. Только так можно действительно оставить по себе творческий проект, который будет жить и после ухода из него основателя. И главное детище Боякова в Перми – Театр «Сцена-молот», ставший школой молодых постановщиков, продолжает свою историю, пусть и ценой неимоверных усилий бывшего министра культуры и вице-премьера времен губернатора Олега Чиркунова, но – прежде всего – режиссера Бориса Мильграма.
Мильграм, учившийся в пермском Политехе и переехавший в город после столичных скитаний уже в качестве режиссера, - еще один homo creatus, который не просто делает хорошо, но и делает это с уважением – к публике, актерам и себе самому. Мне вспоминается разговор, состоявшийся еще в его бытность чиновником правительства: «Но ведь Мильграм не карьерист-карьерист». – «Конечно, он театр-театр».
Есть что-то в полном тезке Пастернака от героя фильма «Сады осенью» Отара Иоселиани. Подобно министру Венсану, безропортно подающему в отставку под давлением толпы и черпающему вдохновение вдали от государственной суеты, Мильграм снова работает в любимом театре, исправно привозит из Москвы «золотые маски» и изо всех сил старается сохранить жизненно важный для нового поколения постановщиков фестиваль «Пространство режиссуры».
Увы, два фестиваля международного уровня, запущенные Бояковым, уже потеряны. Фестиваль театра для детей «Большая перемена» сначала удалось перенести в Лысьву и Губаху, потом он вслед за основателем перекочевал в Воронеж, а теперь его судьба и вовсе туманна. Под обломками культурной революции погребенным оказался и фестиваль театра и кино о современности «Текстура», ради спектаклей и показов которого я бросал все свои дела и мчался в «Колизей», «Театр-Театр» или «Сцену-Молот».
«Белых ночей» тоже жаль, но совсем по другому поводу: вырождения в «Пермский калейдоскоп» не пожелаешь и врагу, не только Гельману, дважды пустившему в PERMM конкурс для молодых дизайнеров «Красное платье» и в трудный момент поддержавшему «Культурную перезагрузку», сформулировав постулат, который многие «советские» чиновники, авторы того самого «калейдоскопа», до сих пор не могут взять в толк: «Господдержка – это не поддержка за лояльность».
Тем не менее, у меня есть кардинальная претензия к рабочим методам Гельмана. Будучи прекрасным менеджером, он приходит на новую площадку и делает, как надо, но при этом не показывает, как именно это у него получается. В результате, на смену ему так и не пришло новое поколение профессионалов. Повторюсь: большая удача, что арт-директором PERMM осталась Наиля Аллахвердиева, иначе, боюсь, после Гельмана в Перми бы осталось выжженное поле экспериментов.
Однажды, воскресным вечером, я зашел в пустынный музей, находившийся еще в здании Речного вокзала, и на втором этаже наткнулся на старых знакомых по Кудымкару – Сергея Шкарупу и Илью Друзякина, в 2009 году, после социально-экономического форума, сообщивших фильму Вальтера Руттмана «Берлин – симфония большого города» музыкальное оформление на электрических гитарах, и теперь в компании своего товарища – Вячеслава Хахалкина (он же Рэпер Сява) – и Марата Гельмана снимаших клип в декорациях только что открывшейся выставки «Родина».
Спустя некоторое время Сергей и Илья уехали в Москву, Гельман эпатирует вызывающим современным искусством (все, как он любит, как будто другого искусства в наши дни не существует!) Черногорию, а оставленные им на произвол судьбы пермяки все так же ходят «по темным улицам имени Ленина».
Справка Business ClassСергей Терешенков, жил и работал в 2011-2014 гг. в Перми, в частности, PR-директором программы «Кудымкар. Культурная перезагрузка» www.permikomi.com. Публиковался в журналах Russia Profile, «Русский репортер», на портале Snob.ru и т.д.
Читайте также:
Пермская обитель. История петербуржца Сергея Терешенкова, променявшего Европу на Пермь
Пермская обитель. Продолжение истории петербуржца Сергея Терешенкова, променявшего Европу на Пермь